Дафни Чэпел (1935 г. р.)
Айрис Чэпел (1937 г. р.)
Хейзел (Зили) Чэпел (1939 г. р.)
Фиолетовый блокнот
3 августа 2017 года
Абикью, Нью-Мексико
В прошлом году Лола привезла мне из Сан-Франциско блокнот для рисования – ну, так она думала – небольшой карманный альбом, который я могла бы брать с собой на предвечерние прогулки по близлежащим холмам, чтобы делать зарисовки цветков мальвы, степных кроликов и всего того, что может встретиться мне по пути. Обычно я понятия не имею, куда приведет меня дорога и что я там увижу. Куда идти – не так важно, важен свет, лучше всего – перед самым закатом. Художники охотятся за светом.
То был блокнот с обложкой из кожзаменителя восхитительного ярко-голубого цвета, почти бирюзового, из-за которого Лола его для меня и выбрала. В Сан-Франциско всю дорогу было серо и уныло, и голубой цвет напомнил ей о небе над нашим домом, а небо обычно напоминает ей обо мне. Нашу совместную жизнь Лола однажды описала так: представьте, что вы сидите в самолете, самолет готовится к взлету, а на земле промозглая, невыносимая серость. Самолет набирает высоту и наконец прорывается сквозь облака, и вот уже вокруг лишь свет и голубое небо. Такова наша жизнь с Сильвией, – говорила она. Именно так она ощущается и именно так выглядит. На высоте более шести тысяч футов над землей небо отчего-то синее моря.
Лола всегда привозит мне что-нибудь из поездок. Это наш ритуал, небольшой элемент ухаживания, которому уже десятки лет. Ей приходится путешествовать по работе – несколько больших поездок в год. Я остаюсь дома: меня интересует только то, что рядом со мной. Мой мир здесь, а не неизвестно где. Но Лола, как и большинство людей, относится к этому иначе; она не боится уезжать, а когда возвращается, всегда дарит мне небольшой подарок – как знак того, что вдали от дома она думала обо мне. Голубой блокнот мне сразу приглянулся; я представила, как она покупает его в книжном магазине на какой-нибудь беспокойной улице Сан-Франциско, на ней юбка и свитер, ничего кричащего, черные волосы с проседью убраны в низкий пучок, неприметная цепочка на шее. Никакой помады, да и вообще никакой косметики. Лоле украшаться ни к чему.
Голубой блокнот был обернут в пленку, и когда на следующее утро, пока Лола была у себя в кабинете, я его открыла, оказалось, что это не альбом для рисования, а дневник с разлинованными страницами. Лоле я решила об этом не рассказывать, как и о том, что я ненавижу эти линии: они для меня как решетки в клетке. Образы в моей голове рождаются из вспышек и впечатлений, цвета и света, а не из слов, змеящихся вниз по странице; в глубокие чертоги письменной речи я предпочитаю заглядывать пореже.
Отправив дневник в книжный шкаф в своем кабинете и надеясь, что Лола больше не вспомнит о нем, я точно не предполагала, что настанет день, когда он мне срочно понадобится.
Нет, сейчас я пишу не в том красивом дневнике-разочаровании. Впрочем, писать в нем я буду – после сегодняшних событий я в этом уверена, мне лишь нужно привыкнуть к мысли о том, что я начинаю писать дневник.
Сейчас я пишу в молескине, купленном сто лет назад в книжном магазине в Таосе. Он лучезарно-фиолетовый, с резинкой, тоже фиолетовой, которая вертикально перехватывает весь блокнот. Полки магазина пестрели от разноцветных молескинов, я прошлась по ним взглядом и инстинктивно выбрала фиолетовый, вспоминая Вордсворта: «Фиалка у камня, покрытого мхом, от взора сокрытая наполовину». Каждый цвет в моей голове обычно соответствует какому-нибудь цветку. Я купила этот блокнот, думая приспособить его для списков покупок и текущих дел, то есть для всяких прозаических вещей, с которыми у меня обычно не очень, но, как и ожидалось, ни разу его не открыла, разве что положила под обложку веточку лаванды – она сплющилась, но до сих пор источает острый аромат. Наверное, я могла бы назвать этот блокнот дневником, но лучше не буду. Это рождает ожидания.
Я начала писать, потому что Лолы нет, а мне нужно с кем-то поговорить.
Просто у меня больше никого нет.
Всю свою жизнь я старалась не оставлять следов. Наверное, это странно для художницы, тем более довольно известной. Безусловно, мой след, тянущийся далеко в прошлое, – это мои картины, во многом очень личные, но на самом деле это всего лишь хлебные крошки. Люди видят мое искусство, но не меня, и я надеялась, что так будет всегда.
Но сегодня кое-что произошло, и мне бы сейчас сказать, что я всю жизнь боялась, что настанет этот день, вот только это неправда. Меня, что называется, застали врасплох. Наверное, это как раз из-за того, что я не вела записей, не оставляла следов. Не так важен сам дневник, как то, о чем говорит его отсутствие. Слишком уж я старалась все забыть.
После обеда я зашла на почту, надев скрывающую лицо широкополую шляпу и выбрав свой обычный путь по грунтовой дороге, огибающей деревню (всегда предпочитала окраины). Лола уехала на месяц в Бразилию читать курс «Парфюмерия как искусство» в каком-то престижном институте, название которого я не помню. Обычно, когда она дома, мы