– Из дурных твоих что ли?
– Ну да, из… из употребляющих, – опять это чувство вины, стыда.
– И чего вам неймется… Молодые мужики. Ты-то хоть уже не балуешься? – дед кряхтя поднялся, стянул куртку. Антон стоял, как будто провинившийся школьник.
– Дед, я ж тебе говорил. Я уже семь лет как чистый. Иначе я бы сейчас не работал, а вон… как Костик. Да деньги бы у тебя таскал.
– Я б тебе потаскал! Деловой, – дед направился в ванную. – А он чего? Курит дрянь эту?
– Колется, – тихо выговорил Антон. – Да, думаю, да.
Антон стоял в смятении. Так бывало всегда, когда он видел бывших друзей, когда замечал на вокзалах эти трясущиеся руки, маниакальные взгляды. Потом долго еще не отпускало.
Дед вышел из ванной:
– Чего стоишь? Пошли! Ужина еще нет, а матч через полчаса. Вон натекло с тебя.
Антон машинально разделся, стянул промокшую толстовку и протиснулся в кухню. Дед налил воды в кастрюлю, поставил на плиту и присел рядом.
– Курить будешь?
– Да не, дед, я ж не курю, ты знаешь.
– Ну, это я так. Не очень-то ты радостный от встречи с другом… Это тот, который без глаза?
– Он самый. Костик.
– И чего дурень колется! И так девчонку не найти, а тут еще наркоманит.
– Дед, ну у него ж травма.
– Да я помню, что без глаза. Но и слепые вон живут и ничего.
– Я про психологическую.
– Это чего такое? – дед достал было папиросы, но убрал в карман. – Назовут же еще умными словами.
– Понимаешь дед, это ж как – смерть так близко видеть. Мне самому до сих пор страшно. Может, оттуда всё и началось.
– А чего ее бояться, смерть? Раз рядом ходит – еще не скоро заглянет. Видать, не подходишь ты ей.
– Да ладно б на войне, а пацана на всю жизнь просто так покалечило, обидно!
– Это всегда обидно. Я вот, помню, у нас тоже ребята калечились, да и помирали ни за что, в училище.
– В войну? Так ты ж в эвакуации был, в Азии, разве там много умирало? Кормили, небось, хорошо.
– Кормили хорошо, это да. У курсантов паёк, как на фронте, калорийный. Надо же было этих ребят как-то вырастить… Училище… Это у нас под Саратовом лётное училище было. А когда в Туркменистан в 42-м эвакуировали – одно название осталось. Да и то потом поменяли на «лётный лагерь Кара-Бугаз».
Представь – пустыня бескрайняя. До ближайшего городка Кизил-Арбат километров семьдесят. Весь лагерь – десятка два военных палаток да пара дощатых домиков – для начальства и хозчасти. И вокруг самолеты стоят, брезентом прикрытые. Вот тебе и всё училище…
А чуть дальше кладбище… в месяц двух-трех точно хоронили. Мне тогда сколько – лет десять, получается, было? Отец задание дал – на фанерках звезду рисовать, имя и дату. Помню, сначала тяжело было – пыхтел, всё хотелось покрасивее, а сам плакал. Рисую, а перед глазами лицо этого Петьки или Леши. Они ж со мной все за руку здоровались, учили разному: кто на гармошке губной играть, кто стихи какие-нибудь.