– Вы с нами всегда говорите как со взрослыми! – сказал я, потрясенный. – И на уроках тоже. Это так здо́рово, честное слово! Так только еще Андрей Владимирович с нами говорит. Тот учитель из художки. Все другие учителя… и наши родители тоже – они думают, что мы маленькие. Мамы вообще будто сговорились считать нас вечными шестилетками, которые пропадут, если выйдут самостоятельно за порог дома! А ведь это не так. Мы давно уже взрослые! И всё понимаем!!!
– Однако, мы сели в трамвай. У тебя есть двадцать минут убедить меня, что ты взрослый. Что же ты хотел рассказать мне о Репине?
После ее рассказа о блокаде трудно было взять и сразу перейти к Репину. Но я вдруг понял, что здесь есть что-то общее.
– Вот вы сказали про оптимизм. И про любовь к жизни. А Репин – он таким и был! Когда ему стало семьдесят лет, у него отнялась правая рука. И тогда он научился рисовать левой рукой. Придумал, как держать палитру: скрепил доску для красок ремнями и перебросил ее через шею. И написал собственный портрет – портрет немощного старика. Но это потом… А сначала… сначала ему было двадцать четыре года. И он написал свою первую серьезную картину. Это были – «Бурлаки на Волге»!
Нет! Можно я с начала начну? Сначала было его детство! Детство – это же очень важно! Важно, кто твои родители и откуда ты взял то, что в тебе стало!
– Да, это важно, – подтвердила Нина Сергеевна.
– Так вот. Отец Репина был солдат, который после окончания службы начал торговать лошадьми. Мама Репина была грамотной, много читала своим детям и организовала школу для крестьянских ребят. Как-то к ним в дом приехал двоюродный брат Репина и привез акварельные краски. С этого момента жизнь Репина изменилась навсегда. Можно я прочитаю в Интернете? Там очень важно, а я не помню наизусть!
– Прочитай, – сказала Нина Сергеевна.
Пока я открывал страницу в телефоне, заметил, что некоторые из сидящих вокруг людей слегка повернулись и слушают.
– Вот! «Как вспоминал впоследствии сам художник, его жизнь изменилась в тот момент, когда он увидел „оживление“ арбуза: черно-белая картинка, размещенная в детской азбуке, внезапно обрела яркость и сочность». Репин пишет: «Чтобы меня утешить, Трофим оставил мне свои краски, и с этих пор я так впился в красочки, прильнув к столу, что меня едва отрывали для обеда и