Маша, рожденная из грязи. Анна Лебедева

человеческой жизни. Когда за ними пришли работники социального центра и милиционеры, девочка готовила на кухне «обед».

      Светлана отлично помнила этот момент: грязная, вонючая квартира, с отвалившимися обоями и засаленным, липким полом. Запах перегара, казалось, пропитал все стены этой страшной хаты. И запах «обеда» – пригоревшего варева из единственного продукта, который удалось найти маленькой хозяйке в шкафчике с липкими от грязи ручками – гороха.

      Чумазые ребятишки, столпившиеся около Маши в нетерпеливом ожидании кушанья, завидев незнакомых людей, прыснули во все стороны, как маленькие мышата. Их потом пришлось искать по всей квартире: одного достали из-под продавленного дивана, другой прятался в трехстворчатом шкафу и кричал от страха, когда был обнаружен. Третья пряталась за занавеской – рваной тряпкой, повешенной «для уюта».

      Маша стояла посреди кухни, в руке – поварешка. Она застыла, пораженная, и молчала.

      Мамы дома не было, она гуляла. Прогулка длилась уже две недели, и когда должна была закончиться – неизвестно. Ждать эту высокородную даму было некогда, и детей забрали.

      Нянечка Лариса, молодая и цветущая женщина, принялась за свою привычную работу: надо было отмывать малышей в трех режимах: кипячение, помывка и полоскание. Потом она же выдавала чистую одежду и стелила свежее постельное белье. Дети в первый раз увидели трусики и маечки. А на кровати смотрели, как земляне на летающую тарелку. В столовой, где любимая всеми повариха Надежда Петровна оставила ужин для «ночников», маленький Саша Ивашкин жадно откусил от вареного яйца. Скорлупу не очищал: он не знал, как выглядят куриные яйца.

      Светлана смотрела на это все и не могла избавиться от застрявшего комка в горле. Она, юная воспитательница, устроившаяся в приют сразу после педагогического училища, еще не осознавала в полной мере, что помимо нормальных семей, существуют еще и такие, ненормальные…

      С Ивашкиными нужно было долго заниматься. Все, кроме Маши, не умели толком говорить, умываться, одеваться, чистить зубы и пользоваться туалетной бумагой. Зато они, как зверьки, умели быстро бегать, прятаться, кусаться и воровать еду. Дети долго не могли привыкнуть к сытости. Надежда Петровна подкладывала им добавку по несколько раз, а они все ели и ели. На ночь повариха оставляла для малышей молоко и печенье: уже никто из приютских не хотел вкусняшек, а Ивашкины набивали печеньками полные карманы, а потом спали в крошках. И ничего им не мешало – дрыхнули как убитые. Не сразу, но освоились потихоньку. Влились в ребячий коллектив, в режим, в каждодневные занятия.

      Родственникам разрешалось приходить в приют. Вот и мама Ивашкиных наконец-то явилась повидать своих «кровиночек». Она стояла в дверях, вдрызг пьяная, покачиваясь и глупо хихикая. Светлана хотела выпроводить горе-мать и закрыть двери на три замка, чтобы эта страшная и грязная баба не смогла проникнуть в чистенький, украшенный рисунками детей и педагогов, пронизанный ароматами манной каши и котлет приют никогда в жизни. Но дети… Они, увидев мать, с визгами облепили ее со всех сторон. Обнимая пьяную женщину, маленькие Ивашкины смотрели на нее с искренней любовью, жались к ней, как цыплята к наседке.