Пролог
Пруссия, лето 1409 года
Бледный, призрачный свет луны, нависшей над громадиной орденского замка в Кёнигсберге, слабо пробивался сквозь прутья решетки на узком окне. Это тусклое сияние, будь оно даже в тысячи раз ярче и теплее, вряд ли смогло бы согреть узника темного и сырого каземата, уже долгие часы безразлично глядевшего на пепельный шар.
На рассвете Гектора Бронте, потомственного прусского дворянина, должны были казнить. От его руки погиб не кто иной, как брат Тевтонского ордена. Одного этого чудовищного злодеяния было вполне достаточно, чтобы отправить преступника на эшафот. Но впридачу присовокупились и прошлые нелады Гектора с законом. Бельмом на глазу духовной организации, безраздельно властвовавшей в средневековой Пруссии вот уже полтора века, вечно пьяный прусс стал уже давно.
Минувшие три месяца хмельной Бронте практически жил в конвентхаузе[1]. Постоянные драки, хулиганства, бесчинства и мелкие кражи любому другому гражданину – немцу ли, поляку, литвину – стоили бы нескольких лет колодок. Да только провинностями всех пруссов занимался непосредственно орден, зачастую проявлявший, как и подобает божьему слуге, милосердие к коренному народу. Тем не менее всякому терпению рано или поздно приходит конец.
Однажды во время очередной попойки в «Рыжем петухе» прусс заметил, как один из тевтонов, изрядно надравшись, стал нагло приставать к служанке, разносившей пиво. Возмутившись безобразным поведением рыцаря, которому, согласно принятому обету целомудрия, следовало вести себя более сдержанно, Гектор сделал замечание. Не удосужившись ответить, пьяный брат схватил первую попавшуюся табуретку и попытался приложить ею прусса по голове. Завязалась потасовка.
Поскольку пиво в тот день отпускали за полцены по случаю приближения праздника Вознесения Господня, в кутерьму ввязались и прочие посетители трактира. В воздух легко, словно щепки, взмыла мебель, миски и кружки разлетелись в стороны, как крохи хлеба голубям, какие бросает радостный мальчишка. Треск костей, глухие удары кулаков и жуткую брань вдруг заглушил отчаянный вопль той самой служанки, послужившей причиной сыр-бора.
Прикрывая рукой рот, с перекошенным от ужаса лицом девушка в сдвинутом набекрень чепце, забрызганном топленым салом, указывала в центр обеденной залы. Там, покачиваясь, с удивленным выражением на лице держался за живот тевтон – зачинщик беспорядка. Через три секунды он с грохотом рухнул на спину, успев повалить вскинутыми руками всю посуду на соседних столах. Жидкий фонтанчик крови из колотой раны божьего слуги постепенно заливал его белый кафтан.
Три десятка голов одновременно повернулись в сторону изрядно помятого Гектора. Сначала он не понял, чем заслужил всеобщее внимание, но, опустив глаза, едва не намочил штаны от испуга. Оказывается, Бронте сжимал окровавленный нож. Воцарилась напряженная тишина. Орудие убийства резко выпало из мокрой ладони, а в дверях трактира стремительно сверкнули пятки дворянина.
В связи с тем что прусс не просыхал третий день, он не мог составить четкий план отхода. Да что там – ноги в конце концов заплелись, и его обмякшее тело само упало в любезно подставленные руки стражи. Через четверть часа, несмотря на громкую ругань и вялое сопротивление, Гектора бесцеремонно водворили в темную, сырую и холодную камеру тюрьмы орденской крепости.
Как же такое могло случиться? Ведь еще каких-то полгода назад все было иначе. Торговые дела, которые Бронте вел вместе со своим дядюшкой, шли в гору, пока в один прекрасный момент тот бесследно не исчез, оставив племяннику лишь кучу долгов, тяжким бременем свалившихся на его плечи. Жизнь с того момента показала Гектору иную, чрезвычайно неприглядную, сторону. Куча непривычных и порой невыносимых обстоятельств сыграла свою роковую роль и опустила прусского дворянина на самое дно кёнигсбергской жизни.
Две недели, пока шло расследование, протянулись как два года в мрачных застенках, и, когда наконец ему сообщили, что назавтра на виселице подготовили свободное местечко, Гектор даже испытал некоторое облегчение. В конце концов, он сам виноват: незачем было дожидаться такого бесславного завершения разгульной жизни. Надо было давным-давно бежать куда-нибудь в Наварру или даже княжество Рязанское. Но что толку попусту горевать – ведь петля уже маячит перед красными от нервного напряжения глазами, а палач вот-вот выбьет бочку из-под ног.
– Ну что, Пес, неохота подыхать? – Гектору показалось, что его сознание в ожидании смерти начало играть с ним злую шутку, ведь этот голос не мог быть голосом другого человека. – Да ты не крути башкой, не крути.
– Кто это? – сухую глотку Пса моментально разорвал кашель – это были первые сказанные им за две недели слова, из-за чего пересохшие губы и язык отказывались слушаться. – Откуда знаешь мое прозвище? Ты кто такой?
– Любая собака в городе знает твое прозвище. Благодаря им ты, кстати, его и получил.
Действительно,