Часть первая. Вводная
Грустная правда о силе пристрастий
Давно я уже понял, что два любителя литературы в сущности имеют очень мало общего. Этому нравится Диккенс, а этого от одного только упоминания Диккенса бросает в дрожь. «Ты что, реально можешь читать эту викторианскую нудятину, ну и ну!» – говорит он. Этот в восторге от Мопассана, а этот просто еще не удосужился познакомиться с его творчеством. Этому по душе только литература 19 века (вот тогда писали так писали), а этот всю литературу, которая «до Второй мировой войны» (читай – до нашей эры) списал в архив. Этот расцветает при упоминании Хэмингуэя и морщится при упоминании Сэлинджера; а этот, напротив, расцветает при упоминании Сэлинджера и морщится, когда слышит: «Вот Хэмингуэй, это – да, настоящий писатель». А этот, смотрите, абсолютно равнодушен к обоим мэтрам: и не морщится, но и не расцветает. Он думает, что и тому и другому далековато до Сартра. Наконец, нашелся такой любитель литературы, который воскликнул: «Ха, литература! Да вся ваша литература не стоит одного рассказа Хармса!». – «Верно, верно», – подхватывает другой любитель, уже готовый заключить брата-почитателя Хармса в объятья, и только для очистки совести уточняет: «А какой, по-твоему, этот рассказ?». – «О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька…». Второй почитатель Хармса в недоумении смотрит на первого почитателя: «Странно, странно. Выбрал тоже рассказец. Ничего в нем особенного нет. Да любое письмо Хармса в сто раз интереснее этого рассказа». – «А вот и нет». – «А вот и да». – «Нет, нет, нет». – «Да, да, да», и так далее… И два почитателя Хармса, ни в грош не ставящие всю остальную мировую литературу, тем не менее уже готовы насмерть рассориться ввиду возникших непреодолимых противоречий. Такова реальность.
Введение в проблематику: лучше и хуже
Да, такова реальность, предпосылаемая одному очень важному и, я бы сказал, суровому разговору. А разговор этот пойдет ни больше ни меньше как о том, можем ли мы с уверенностью сказать, что одна книга лучше другой, или, если хотите – что одна книга хуже другой. Только что высказанная «правда о силе пристрастий» вроде бы как совершенно снимает всю эту проблематику – ну о чем тут вообще можно говорить? Как можно пытаться сравнивать то, что зависит исключительно от вкуса того или иного читателя? Однако если вы возьмете труд еще раз перечитать только что прочитанное о силе пристрастий, то вынуждены будете признать, что в начальном рассуждении данной работы упоминаются только первоклассные писатели, пусть и каждый на свой лад. Но если речь может идти о писателях первоклассных, то где-то за ними, очевидно, притаились и авторы не столь блистательные, а где-то за ними, вероятно, таятся и авторы второразрядные. Но что и говорить, ведь мы пока топчемся на месте. Не надо большого ума, чтобы осознать всю глубину силы пристрастий различных людей, но, пожалуй, еще меньше ума надо для того, чтобы понять, что есть писатели лучше и хуже; что есть Писатели, писатели, а есть и графоманы. Однако эта высказываемая уверенность вовсе не приближает нас к ответу на вопрос: как определиться с тем, что один писатель лучше другого, что одно произведение лучше другого произведения?
Есть такая замечательная фраза Чехова: «Я знаю, что Шекспир пишет лучше, чем N, но почему – сказать не могу»1. Я думаю, что всякий исследователь вопроса о «лучше-хуже» в отношении литературы должен начинать именно с этого тезиса. Он должен видеть, что различия существуют, даже знать это, но при этом он должен понимать и всю чудовищную сложность в возможности четко сказать – «Этот писатель лучше, потому что…» Так можно ли все-таки высказать в данном отношении хоть что-то определенное?
«Любые пять страниц»
Ну, во-первых, про любого хорошего писателя можно с уверенностью сказать, что он хороший писатель. А как в этом убедиться? Ясно как – взять да почитать. Не слепые же мы в самом деле, и, если писатель хорош, неужели мы этого не увидим? И вот я уже так и вижу замечательную литературную парочку – кота Бегемота и «бывшего регента» Коровьева, – которые направляются в ресторан, доступный исключительно для литераторов. Они, как вы несомненно помните, хотят попасть в ресторан, а гражданка, надзирающая за «входом», хочет, чтобы они предъявили удостоверения, удостоверяющие, что они – писатели:
«– Ваши удостоверения? – она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
– Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? – спросил Коровьев, удивляясь.
– Вы – писатели? – в свою очередь, спросила гражданка.
– Безусловно, – с достоинством ответил Коровьев.
– Ваши удостоверения? – повторила гражданка.
– Прелесть моя… – начал нежно Коровьев.
– Я не прелесть, – перебила его гражданка.
– О, как это жалко, – разочарованно сказал Коровьев и продолжал: – Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею.