В свои двенадцать лет Василиса уже успела прославиться острым умом и способностью замечать детали. За это её Премудрой и прозвали. Злые завистницы шептались, что это всё за красивые глазки да царское происхождение. Но быть просто дочкой царя в Тридевятом царстве мало. Нужна ещё и голова на плечах. А что до красивых глазок… Ну да. Глазки у неё красивые. Большие да васильковые. Всем девицам вокруг на зависть. Но кто ж за красивые глазки Премудрой-то назовёт? Разве что Иван-дурак. Чтобы плюшку выманить. Но на то он и дурак. Ему только обманывать и остаётся. А Василиса год уж как у батюшки Берендея в старших советницах ходит.
– Вот помру, Василисушка, – на каждом совещании бормочет царь, – все половинки царства тебе оставлю. Только ты и справишься. Кстати, а сколько там у нас сейчас половинок-то?
– Две, батюшка, – привычно вздыхает она. – Раз половинки, значит их только две может быть.
– Две, значит, – чешет лысину батюшка. – А казначей всё о каких-то долях и процентах твердит… Ну ладно. Две, значит две. Обе тебе и оставлю!
Василиса обычно на такое лишь молча кивает. Батюшка у неё только выглядит глупым. А сам тот ещё лис. Только порой уж очень рассеянный и забывчивый. Но это вообще беда взрослых. Матушка вон, прежде Искусницей звалась, а как замуж за Берендея вышла, ателье по пошиву открыла, да салон красоты вдобавок, так всё больше в зеркальце волшебное глядит, которое края дивные да подружек показывает.
Подошла тут недавно к ней Василиса. Посоветоваться хотела. Платье новое для приёма купцов заморских разворачивает и спрашивает:
– Матушка, поглядите, хорошее мне платье пошили?
А Марья одним глазком взглянула на протянутое платье, второй глаз и половинка первого так и остались в зеркальце, и рассеяно молвит:
– Ага, ничего, неплохое.
Василиса аж замерла, вспомнив этот досадный случай. Ей тогда очень обидно, грустно и одиноко стало. А ещё девочка вспомнила, что уже в тот день она впервые что-то такое почувствовала… Ну почти вот как сегодня. Только сегодня совсем жутко было.
– Василисушка! А чегой-то ты такая хмурая да понурая?
Послышался рядом высокий и хрипловатый голос Бабы-яги.
– Потеряла чегой? Али обидел кто? – продолжала причитать бабка, стремясь заглянуть Василисе в глаза. – Ты скажи бабушке-то. Я мигом! Ух!
Яга залихватски взмахнула метлой над своей головой, то ли угрожая кому-то спрятавшемуся, то ли готовясь творить могучую волшбу.
– Что вы, бабушка Яга, – улыбнулась в ответ Василиса. – Кто ж посмеет обидеть царскую дочку? Все вещи тоже на своих местах. Грамоты, отчёты, донесения – всё там, где им и положено быть.
– А чегой тогда хмурая? – продолжала допытываться глазастая бабка.
Внимательности у Бабы-яги было целое море-океан. Такого добра в щуплой старушке хватило бы на десятерых шпионов, да ещё на парочку счетоводов осталось бы. Ведьмам внимательность и наблюдательность ой как важна!
– Загадку я одну решить не могу, бабушка Яга, – тяжело вздохнула Василиса.
И стоило девочке произнести эти слова, как по её коже снова холодок пошёл, а Баба-яга вскинулась и повела чутким носом, любая собака обзавидовалась бы.
– Чую! Чую! – встревожилась она. – Мерзким духом запахло откуда-то. Словно издох где-то кто-то мелкий, но противный.
– Вот и мне тоже тревожно, – обрадовалась пониманию Василиса. – А почему тревожно – никак взять в толк не могу.
– Опять! – вскинула костлявую руку Баба-яга, поводя туда-сюда своим носом.
Девочка молча кивнула и тоже осмотрелась по сторонам. Но везде было спокойно.
Царский терем скрылся за лесом. Дорожный тракт выложен камнем ровным. Обычно тракт людный, но сейчас в оба конца до горизонта чисто. Ступа бабушкина в сторонке стоит. Трава под ногами, ромашки, одуванчики, колокольчики всякие. Вон там клевер раскинулся. Для грибов ещё рано. Лето только-только к середине подошло. Птахи всякие поют. Пчёлы жужжат. Бабочки пёстрые порхают. Ветер играет ветвями берёзок. От нагретых летним солнышком сосен идёт одуряющий аромат. Где-то в стороне слышится лёгкий шум, похожий на шум дождя. То другой ветерок играет с листиками осины.
– Вроде тихо всё, – с сомнением сказала Василиса, глядя на Бабу-ягу.
– И я больше ничего не чую, – энергично кивнула Яга, но тут же осеклась.
Чуткий нос старухи снова задвигался, ловя мерзостный след. А Василисе снова послышался противный смешок и протяжное блеянье: «Не-е-е».
– А ну-ка! Посторонись, Василисушка!
Баба-яга вновь залихватски взмахнула над головой своей метлой, но всё осталось по-прежнему.
– Хм, – нахмурилась Яга. – Чегой-то странное. Леший иначе озорует. Горыныч за три версты громом