Она присела к столу, взяла свою визитную карточку и на обороте крупными буквами вывела: «Дорогая Карло»; дальше, однако, дело не пошло: в возникших обстоятельствах писать подруге даже короткую записку было куда труднее, чем детективные романы. Писала она, впрочем, всегда тяжело – придумать и раскрыть преступление было гораздо легче, чем его описать. «Как» было для нее сложнее, чем «что».
Карло должна была появиться в течение часа, а вот мужа, в прошлом летчика королевских ВВС, высокого, бравого, усатого полковника, с которым она прожила двенадцать лет и который гольфом интересовался куда больше, чем женой, тем более – ее сочинениями, она в тот вечер не ждала. В «Стайлзе» он вообще был последнее время редким гостем. Давно прошли те времена, когда, приобняв молодую жену за талию, он ей нашептывал: «Пообещай, что всегда будешь так же неотразима». Эту фразу она потом подарила одному своему персонажу, такому же, как Арчибальд Кристи, записному кинематографическому красавцу. И такому же, как теперь выясняется, негодяю.
Первым, кто догадался, что в ближайшее время возвращаться в «Стайлз» она не намерена, был Питер, жесткошерстный терьер, ее любимец и гроза окрестных кошек, подарок родителей Розалинде. Недолюбливал Питер и Карло с Розалиндой, люто ревновал и ту и другую к хозяйке. Подозревал, и не без оснований, что ее сердце отдано не ему одному.
Оставалось еще два дела: поцеловать на прощанье спящую дочь и оставить на столе в шкатулке красного дерева обручальное кольцо – его они найдут без труда.
Перед самым отъездом почему-то вспомнилось, как Клара, ее покойная мать, весной этого года, незадолго до смерти, сказала дочери трагическим шепотом: «Знаешь, иной раз так хочется расстаться с собственным телом…», – и после глубокомысленной паузы пояснила: «Не терпится поскорей выйти на свободу из этого узилища!» Как в воду смотрела!
И еще вспомнилось, как Арчибальд (отменно здоровый человек, он терпеть не мог разговоров о болезнях и смерти – и в трудную минуту принимался шутить и рассказывать анекдоты) предложил ей, узнав о кончине тещи, поехать с ним в Испанию, где у него были дела, развеяться. Так и сказал: «Получишь удовольствие – развеешься». У нее тогда впервые возникло ощущение, что он ей чужой, о чем она потом напишет в «Автобиографии»:
«Охватывает ужас, когда сидишь за чайным столиком с самым близким тебе человеком – и вдруг сознаешь, что человек этот тебе чужой».[1]
В тот день, 3 декабря, вернувшись, по обыкновению, из клуба домой уже под утро, Арчи налил себе чаю, затянулся сигарой, после чего, стараясь на подругу жизни не смотреть, совершенно спокойно, деловым тоном, словно речь шла о покупке холодильника или поездке в Геную (любил Лигурию!), напомнил ей о том, о чем говорил еще летом. Он влюблен в другую женщину и хочет развестись. И чем раньше, тем лучше. «Ее зовут Нэнси Нил, – уточнил он. – Ты наверняка ее помнишь, она бывала у нас дома». Ее, как и в тот раз, в августе, охватила паника, она почему-то, облизнув губы и нервно поправляя прическу (как всегда, когда волновалась), пустилась в извинения, словно была в чем-то виновата. Стала сбивчиво говорить, что поменяет свой образ жизни (в котором не было ровным счетом ничего предосудительного), и попросила о трехмесячной отсрочке. И, чтобы снять напряжение, предложила мужу, по сути уже бывшему, поехать на уик-энд в Йоркшир, в чем ей было под благовидным предлогом незамедлительно отказано: «Боюсь, не получится, дорогая: давно уже договорился с друзьями провести выходные у них в Хартморе». После чего она, вдруг сообразив, в какое унизительное положение сама же себя поставила, взорвалась и пригрозила: «Не поедешь со мной в Йоркшир – дома меня, когда вернешься, не застанешь». Арчибальд – он и не думал возвращаться – был, как видно, к этой вспышке готов, и с невозмутимым видом заявил, что ему уже давно надоело «разгадывать эти шарады», и он уходит. Сказано – сделано: потушил сигару, допил чай, взял со стола газету и, сказав на прощанье, что разводом, если она будет противиться, он займется сам, без ее участия, вышел из дома, сел в машину и уехал.
Он уехал, а она вспомнила, как еще ребенком, играя в «исповедь» (чистосердечные ответы на прямые вопросы), на вопрос: «Самое большое несчастье?» ответила: «Это когда меня разлучают с тем, кого я люблю».
Тогда-то окончательное решение и было принято. «Но продуман распорядок действий, / И неотвратим конец пути…» Не зря же она сочиняет детективы – шесть романов уже увидели свет, заканчивает седьмой.
Записки, адресованные Карло и Арчи, были написаны и оставлены на столе в прихожей, чемодан наскоро собран (несколько платьев, ночная рубашка, две пары обуви). Она спустилась вниз, потом передумала, вернулась, как была – в шубе и шляпке, – в гостиную, где посидела минут пятнадцать – а вдруг Арчи все-таки одумается и вернется? Просидела, глядя на висевшую на стене картинку – обложку ее книги, вышедшей в «Bodley Head»: за темно-синей занавеской застыл человек в ярко-красном халате; в глазах у него ужас, в руках свеча, в свете свечи видно, как кто-то склонился над столом, а в дверях неподвижно стоит высокая женщина с накидкой на полных плечах.