– Плужин, ты успокоишься? – Нина Ивановна, печатавшая нам тест, подняла голову от ксерокса. – Что ты хочешь? Тебя выключить?
– Себя выключи… – негромко, но внятно проговорил с последней парты Сомов, человек неуправляемый и опасный.
Нина Ивановна пропустила его замечание мимо ушей. Как и большинство учителей, она старается вообще не обращать на него внимания. Себе дороже.
Плужин наконец попал мне в голову карандашом, мне пришлось обернуться.
– У тебя тапки разные! – прошептал он.
– Плужин! – повысила голос Нина Ивановна. – Сейчас есть шанс повторить три последние темы, на которые будет контрольная. А ты чем занят? Что ты не успокоишься никак?
– Это… у Кулебяки… у Кулебиной ботинки разные, гы-гы-гы… – Плужин стал смеяться, оглядываясь, призывая и остальных к веселью.
Кто-то из мальчиков, не вдаваясь, в чем дело, тут же заржал. Сомов лениво выматерился, и почему-то в общем шуме его липкий бессмысленный мат был очень хорошо слышен.
Нина Ивановна цыкнула на всех сразу и, продолжая быстро раскладывать тесты по вариантам, мельком взглянула на него, на меня, перевела взгляд на мои ноги, я задвинула их как можно дальше под стул.
– Кулебина, помоги-ка мне тесты разложить. И посчитай народ, сколько на втором варианте сидит? Не пересаживаться! – прикрикнула она на девочек, которые, пользуясь заминкой, пытались быстро поменяться, пересесть так, чтобы оказаться в одном варианте с нашей отличницей, крупной, тяжелой Норой Иванян, единственным человеком, с которым я пока поделилась своими странными новостями.
Поделилась и жалею, потому что Нора, человек большой и добрый, но очень необычный, всё время смотрит теперь на меня долгим взглядом, в котором много жалости, печали, понимания, в общем, всего, отчего мне хочется свернуться в клубочек, закатиться под стул и совсем исчезнуть. Чтобы возродиться в новой жизни кем-нибудь другим. Не Тиной Кулебиной, у которой одна нога к четырнадцати годам оказалась короче другой. Или так – одна нога длиннее другой. Так позитивнее, мне пытался объяснить врач, который определил это и выписал мне носить особый ботинок, удлиняющий ногу и заставляющий своей тяжестью ее расти.
Мама моя пока просто отчаивается, плачет и ничего не объясняет. Папа же только повторяет: «Я в шоке, я в шоке», – и легко матерится. Папа всегда от слабости матерится, так говорит мама.
Мама моя человек верующий, а папа – нет. Маме ее вера не разрешает плакать и убиваться, потому что всё, что происходит на земле, даже самое плохое, это от нашего Бога, который лучше знает, кому что нужно, и за всем следит. Но мама всё равно плачет, потому что не может пережить мое неожиданное уродство.
Мама плачет и молится, просит прощения у Бога за слезы и недостаточную веру, а также просит за меня, чтобы у меня поскорее выросла вторая нога, если Бог сочтет это нужным, папа вздыхает и разводит руками, а Вова, мой старший брат, смеется. И мне советует смеяться, потому что это смешно, когда ты смотришь на свои ноги, а они разные.
Однажды в аэропорту, когда мы летели на Черное море, я видела женщину, у которой глаза были на разном уровне. Это было страшно. Я смотрела на нее, пока мама насильно не повернула меня к себе и не сказала: «Прекрати пялиться! Всё от Бога!» А я смотрела, потому что это было необычно, странно, страшно, и еще потому, что рядом с этой женщиной был ее муж, а сама она ждала ребенка, у нее был уже довольно большой живот. И я поняла, что, наверное, мама права.
Отношения с Богом и к Богу у меня очень сложные, потому что я нахожусь между двух враждующих и одновременно любящих друг друга сторон. Одна сторона – мама, главная в нашей семье. Другая сторона – папа с Вовой. Папа – тоже главный, но не во всем. Он тоже может заорать в ответ и часто не соглашается с мамой, но последнее слово – всегда за ней. И не потому, что она кричит громче папы – это на самом деле так, у мамы сильный звонкий голос, но это не самое важное. У мамы – твердые аргументы. А у папы только эмоции. Когда у мамы кончаются аргументы, она выкладывает козырь. Мамин главный и последний аргумент – это Бог. И с этим не поспоришь, потому что доказать, что Бога нет, папа не может. А мама встает на защиту Бога, как скала. И стоит до победы. Победа иногда наступает под утро.
Всю ночь мои родители ругаются, у них хватает сил и задора. Мы с Вовой десять раз засыпаем и просыпаемся – я не так крепко сплю, как Вова, поэтому просыпаюсь чаще и засыпаю труднее, а родители все ругаются. Потому что для папы все мамины аргументы – не аргументы. А для мамы – Бог во всем, и он для нее важнее всего.
Вот так они и живут. Сбоку – Вова, он умудряется не попадать под огонь, а посередине – я. Между Богом и землей, как я для себя это однажды определила. Потому что мама – с Богом, а папа – на земле. А я люблю обоих и, когда слушаю папу, верю ему, а когда слушаю маму – то ей. Папа знает всё или почти всё об устройстве нашего мира. Он учился на инженера и должен был прокладывать трубы, но работает водителем в какой-то фирме, развозит товары по магазинам и еще на огромном бензовозе, там работа не каждый день, но зато