Бывают случайные встречи, которые врезаются в память навсегда. Сколько будешь жить, столько и вспоминать. Не выветривается, а сохраняется где-то в закоулках памяти.
Эта история приключилась несколько лет назад. В лесном краю, куда меня направили.
Глушь. Самая настоящая. Сквозь зелёное лесное царство, прорезая его из конца в конец, с запада на восток, проложена железнодорожная магистраль. Вот там жизнь и кипит. А от одной из станций, которая зовётся Шелемаха, уходит на север одноколейный путь. Триста километров в одну сторону. Безлюдье. Жильё встречается редко-редко. И когда едешь – всё время за окном лес, лес, лес. Глушь, я же говорю. И так до самого Октябрьского. А как в Октябрьское приехал – всё, выходи. Тупик. И поезд дальше не идёт.
Поезд здешний называется мотаня. Так, видно, местные придумали. Вообще он на самом деле Шелемаха—Октябрьское. Но вот мотаня – и всё. Спрашивал я у тамошних жителей, что за название такое. Точного ответа нет. Одни говорили, что поезд этот мотается туда-сюда-туда-сюда. Вот и мотаня, мол. А другие говорят, что раскачиваются вагоны на старой колее, где шпалы ещё сохранились деревянные, мотаются с боку на бок, будто переваливаются – так что мотаня. Ну, нехай будет так, как говорила моя бабушка.
В мотаню в тот день я сел в Шелемахе. Состав стоял на дальнем пути. Что правильно. С глаз долой. Вид у состава был – «Позор РЖД», как у нас порой шутят. Вагоны старые, хотя и покрашены не так давно. А красили их, видно, наспех, не ободрав старую краску. Так что там, где она когда-то обвалилась кусками, новая краска, конечно, легла, да выемки-то на боках вагонов остались, отчего вагоны эти напомнили мне тех несчастных, что переболели оспой – такие же у них негладкие, в ямках, лица, как бока у этих вагонов. Ржавчина цвета крепкого чая проглядывала там и тут. Окна в чёрной саже и потёках. Мотаня – одно слово.
Гуднул за спиной приближающийся поезд. Я обернулся и увидел стремительно летящего к станции красавца. Первый скорый. «Россия». Фирменный. Владивосток – Москва. Он как летел, так и не сбавил даже хода. Не останавливался в Шелемахе никогда. Прожектор локомотива слепящим лучом пронзал неплотные морозные вечерние сумерки. Красивые новенькие вагоны пронеслись мимо меня серо-красной ракетой, только и промелькнули освещённые окна, а лиц счастливчиков не разобрать – такая скорость была. Последний вагон на мгновение окатил меня красным светом фонарей, да и потускнели они сразу, потому что скорый поднял за собой такую пургу, будто туман какой на землю опустился, не иначе. Я когда-то роман читал. «Золотой телёнок». Там жулик один по фамилии Бендер с дружками прячется в придорожной канаве, а мимо в темноте мчатся машины, участвующие в автопробеге. И вот мне почему-то запомнилась такая фраза:
«Настоящая жизнь пролетела мимо». Вот прямо как сейчас мимо меня.
Проводница стояла у вагона, пританцовывая. Проводницу в ней признать было трудно.
Старое вытертое пальто в крупную клетку, грязно-серый пуховый платок, повязанный так, что он скрывал почти всё лицо, только глаза и выглядывали настороженно, да валенки, явно большие для этой женщины. Так выглядят торговки на базарах в маленьких российских городках.
Я поздоровался и сказал шутливо:
– А я думал – пассажирка. В таком пальто и в валенках.
– Ага. Потеплело у нас. Аж до двадцати пяти мороза, – окатив меня посмурневшим взглядом, ответила проводница. – Так я валенки сниму, пожалуй. Всё ж таки жара.
Билет она проверять не стала. Я поднялся в вагон. Внутри он, понятное дело, не смотрелся лучше, чем снаружи. По одной едва живой лампочке светились в служебном отделении и в малом коридоре, что перед ним, а дальше тянулся почти полностью тёмный большой коридор, в конце которого из-за стекла двери пробивалось тусклое свечение. Дверца кипятильника оторвана. Шторок на окнах нет. И запах, который бывает только в старых вагонах. Смесь «ароматов» сгоревшего угля, грязных матрасов, дешёвой дорожной еды и дыхания десятков разновозрастных людей.
В первом же пассажирском отделении, сразу за купе отдыха проводника, я увидел двух мужчин – крепкого располневшего мужика в возрасте сильно за сорок, и тщедушного старика с лысой головой и острым, похожим на клюв, носом. Они молча сидели на нижних полках напротив друг друга. И ещё были две женщины, эти через проход.
– Не возражаете? – спросил я у мужчин. – Доброго вам вечера.
Я забросил свою полупустую сумку на верхнюю полку. Сел рядом со стариком. Если бы не окно, из-за которого пробивался в мрак вагона неяркий свет от далёкого здания вокзала, мы и не видели бы друг друга.
– Вечер будет добрый, – с большим запозданием сообщил мне сидящий напротив мужчина.
Как будто пообещал.
Голос у него был низкий, что очень