Через какое-то, как казалось девушке, недолгое время, она уже лениво поднималась на второй этаж здания, в котором не было лифта, и кляла тех, кто его не установил. Нехотя она взглянула на золотую табличку с надписью «Вениамин Альбертович Корчанский – психотерапевт». Маша безучастно постучалась в дверь для приличия и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет. Из одного угла в другой по нему выхаживала напряженный мужчина пятидесяти лет с седым волосами, уложенными в стильную прическу и небольшим возрастным животом. Одет он был так, как обычно одеты все психологи – темно-синие джинсы, бордовая водолазка и синий пиджак.
Мужчина оглянулся на звук открывающейся двери, обратил свой раздраженный взор на того, кто вошел, но когда увидел на пороге Машу, взгляд его смягчился, и создалось даже впечатление, что некий груз упал с его сердца. Он облегченно выдохнул, расслабился и, разведя руками, упрекая, проговорил:
– Маша, ну, что же это такое? Вы опоздали на три часа, не предупредили меня об этом. Что я должен думать, объясните мне?
– Если я отняла ваше время – извините меня, – девушке было абсолютно все равно на то, что этот немолодой мужчина сейчас был готов вылить на нее огромное количество негативных слов и высказываний. Она лишь хотела присесть, поэтому быстро прошла в кабинет и уместилась в просторном кресле. Вениамин все еще стоял в той же позе.
– Послушайте, Мария, мне не жаль времени, дело здесь совсем в ином. Нельзя же вот так безответно пропадать, откуда же я могу знать, все ли с вами в порядке? Может, вас по дороге машина сбила, или еще чего хуже? Впредь, будьте добры, предупреждайте меня о таких опозданиях, – в конце доктор даже пригрозил девушке пальцем, но ее это совершенно не тронуло.
Мужчина присел напротив Маши, поправил волосы, оттряхнул пиджак и с невозмутимым видом начал сеанс терапии, так, будто ничего до этой минуты и вовсе не было.
– Итак, Маша, вы опоздали на три часа. Что же случилось? – он упорно вглядывался в ее глаза, но найти что-либо в них было занятием тщетным. Знал он это уже полгода, но все же не терял надежды.
– Пробки, – она не смотрела ни на доктора, ни на окно, находящееся за ним, она смотрела в пустоту, которую ощущала вокруг себя уже и не помнит сколько времени.
– В метро?
– А хоть и в метро… Откуда вы знаете, может я на автобусе ехала? – девушка устало перевела взгляд на репродукцию «Купчиха на пикнике» и, казалось, бездумно устремила свой взгляд на ее полную руку, держащую блюдце.
– Маша, – доктор безнадежно вздохнул. – Мы здесь собрались для откровенного разговора, поэтому будьте честны. Вы опять спали?
Девушка, казалось, и не слышала вопроса: она продолжала рассматривать картину, но теперь на ее лице прослеживалась гримаса некоторого недовольства. На самом же деле, Маша услышала вопрос, но ей было настолько лень отвечать на него, потому что она прекрасно знала, что Вениамин Альбертович сам в состоянии ответить на него.
Но мужчина упорно ждал слов девушки и надеялся хотя бы на каплю ее откровенности.
– Вы абсолютно точно спали, это я могу уверенно заявлять, – доктор не выдержал. – Маша, речь уже идет не о простой апатии. Я искренне не понимаю, почему вы не хотите лечиться. У вас откровенная депрессия, но медикаменты вы принимать не хотите. Вам назначаешь альтернативную терапию, вы и ее не соблюдаете. Господи, да вы даже не звоните мне между нашими сеансами и не делитесь своими переживаниями. Скажите, они у вас вообще есть?
Вениамин Альбертович выжидающе смотрел на девушку. И хоть надежд на нормальный разговор в нем практически не осталось, он поднял брови в одновременно умоляющем и недовольном виде. Ответ Марии все же последовал, но через некоторое время:
– А где «Блудный сын»? – девушка пальцем показала на картину на стене. Она прекрасно помнила, что на месте этой самой «Купчихи» раньше весела иллюстрация к библейскому сюжету, которая вызывала у Маши большее доверие, чем довольная жизнью женщина, попивающая чай из блюдца на балконе с видом на Волгу.
Доктор лишь осознал свою никчемность в случае с этой бедовой пациенткой. Он не смог сдержать поверженного стона и его тело тучно упало на спинку кресла, в котором он сидел, а глаза крепко сомкнулись. Мужчина не верил, что человек может быть безразличен к собственному состоянию, но не безразличен по отношению к обычной картине на самой обычной стене белого цвета. Он и раньше сталкивался с непростыми пациентами, но те, несмотря на свою нелюбовь к жизни и полное отсутствие интереса ко всему, пытались хоть что-то делать и как-то окупить