Размашистые буквы-гренадеры маршируют стройным шагом по разлинованному бумажному простору.
Круглые, как валуны в горной речке, буквы катятся, подпрыгивают, подгоняют друг друга выпуклыми боками.
⠀
А за буквами рядами – люди.
В первом те, кто ушел и оставил немного себя, юного и чуточку бестолкового, на потертых страницах. Можно коснуться их, покинувших настоящее, кончиками пальцев. Они там, по ту сторону букв.
Вслед за ними – живые, повзрослевшие, отягощенные грузом лет и километрами расстояний, несбывшимися надеждами и утраченными иллюзиями. Они уже и не помнят, какими остались в письмах.
⠀
И те, и другие были девчонками с сахарными начесами, обесцвеченными челками и серебристыми тенями на веках. Мальчишками – с гитарами, запасом разбивающих сердца песен и дерзким прищуром глаз.
⠀
Одно общее есть у всех.
Город, в котором выросли.
Кто-то здесь же родился и огласил победным криком прилегающее к роддому озеро.
Кого-то доставили младенцем, туго обернутым в кокон байкового одеяла.
Кто-то заявился угрюмым подростком, и город принял в свои знойные, припорошенные пылью объятия.
⠀
И покатилась жизнь, как перекати-поле по бескрайней степи…
Часть 1
Когда бездумно пророчит лето,
А человеку – шестнадцать лет,
И столько веры в свои победы
И в то, что Бога на свете нет!
И вечер теплый, и ветер южный,
И окрыляет избыток сил,
И очень важно, и очень нужно,
Чтоб кто-то бережно объяснил,
Что жизнь проходит, меняет краски,
То зацелует, то отомстит,
Не все то горе, что нету счастья,
Не все то золото, что блестит,
Что в мире много таких вопросов,
Где не ответить начистоту,
Что резать вены – еще не способ
Свою доказывать правоту.
Екатерина Горбовская
1.
Эмигрант, модельер, космонавт
– А я вчера мышей убила половником.
– И это говорит человек, который мечтает стать знаменитым модельером! – гыгыкнул Андрей.
– А что мне было делать? Выхожу на балкон, а они шуршат в пакете с сухарями, – Ольга развела руками, ничуть не раскаиваясь.
– Представляю, как ты метнулась за половником и пошла крушить их, как Рэмбо.
– А ты бы их обогрел, накормил и усыновил?
Айша́ слушала и представляла пакет с кроваво-хлебным месивом, последнее пристанище несчастных мышей. Дернула плечами от отвращения.
– Спасибо, теперь точно на ночь есть не буду.
Они сидели на скамейке возле дома. К городу подкрадывались сумерки и вытесняли дневную одуряющую жару. Листья карагачей, мелкие и клейкие от зноя, поблескивали под лучами угасающего солнца. Еще один летний день клонился к закату. Атмосферу то и дело прорезывали звонкие крики – мальчишки играли в казаков-разбойников. Пыль, вечное покрывало города, стояла мелкой взвесью в воздухе, и едва успевала прилечь, как ее снова вздымали неугомонные детские ноги. Девчонки помладше сосредоточенно плели узоры из длинной резинки, прыгали на ней по очереди, тряся хвостиками и косичками. Из распахнутых настежь окон доносилась какофония телевизоров, обрывки разговоров и звонкое постукивание поварешек о края разнокалиберных кастрюль. Кто-то курил в окно, кто-то поливал палисадник из шланга, иногда обдавая самых шумных казаков и разбойников.
– Бабушка уже вызов и номер получила. Осталось съездить в Москву, забронировать место в самолете, оформить визу. И все, гудбай, СССР. А следом и мы с мамой. – Андрюха вскочил, делая вид, что уходит. Картинно помахал рукой и засеменил Чарли Чаплином.
Тающее солнце через сито листвы скользнуло отблеском по его темной стриженой голове. Худой, с черными бровями и неожиданным азиатским разрезом глаз, он никак не вязался с образом истинного арийца.
– Фонпанбек, останься! – рассмеялись девчонки.
И он вернулся к скамейке, плюхнулся рядом. Толкнул Айшу в бок.
– Не хотите, чтобы я уезжал, так и скажите.
Наклонился и привычно пошарил по земле, отыскивая нужный по форме и размеру камешек. Нагретый за день голыш лег в руку. Заскользил меж пальцев, перекатился, подлетел вверх, словом, заслужил неслыханное приключение в отличие от других каменных собратьев.
Мама у него действительно была немка. Папа – наполовину поляк, наполовину казах. Вот и получился Андрюха – и фон, и пан, и бек.
В июне 1991 года