Да, гораздо меньше. Любой доцент, не говоря уже о профессорах, спит и видит себя заведующим. А некоторые не только спят и видят, но и делают определенные шаги, чтобы заветное кресло освободилось пораньше. Не лет через – надцать, когда уважаемая Галина Дмитриевна соберется уходить на покой, а прямо сейчас. Девятый год заведуешь, пора бы и честь знать! Поиграла немножко – уступи другому, будь человеком, уступи. Никто не собирается ждать, пока ты досыта наиграешься, жадина…
– А вот вам дуля!
Холеные пальцы сложились в вульгарный кукиш. Жест подкрепился несколькими любимыми словами дедушки Мирона. Наедине с собой, без свидетелей, можно было высказаться громко, от души. Ставший родным за девять лет кабинет… Оплот, бастион, твердыня… И она – единственная защитница…
«Уй!» еще металось эхом под высоким потолком, когда открылась дверь. Без стука. Все знали, что Галина Дмитриевна не выносит этой плебейской привычки – стучаться. Если занята важным делом или разговором, то закроется на замок. А так открывай и входи, незачем на работе дурацкие церемонии разводить. Тук-тук-тук! По крышке своего гроба постучи!
Бог с ним, с эхом, обрывок фразы это еще не вся фраза и смысла по нему не угадать, хотя догадаться, конечно, можно. Но вот когда входящего встречают кукишем, это как-то не комильфо. Непристойно. В конце концов, не нечистая сила явилась, чтобы ей дулю под нос совать, а доцент Тупчий. Свой человек, сторонник, почти друг. Из тех, кто если даже и мечтает (а кто не мечтает?), то не подкапывается, а терпеливо ждет. Ему возраст ждать позволяет, месяц назад тридцать пять стукнуло. По академическим меркам – юность. Это профессору Хащенко пятьдесят семь, «возраст лебединых песен», как выражается Константин. Хащенко живет по принципу «теперь – или никогда». А вот хрен ему «теперь»! Никогда! Никогда! Никогда!
Спохватившись, Галина перестала махать дулей, улыбнулась и приглашающе кивнула – не стой на пороге, заходи, присаживайся.
– Руку судорогой свело, – соврала она первое, что пришло на ум. – Упечаталась.
– Курага хорошо помогает, в ней калия много, – посоветовал Тупчий, скользнув взглядом по мертвому, черному экрану монитора. – На Лукьяновке есть один узбек, Рифатом зовут, так у него не курага, а чистый мед. И скидывает хорошо, если, конечно, брать на килограммы. Я вам сейчас нарисую, где он стоит…
Супруга Тупчего была врачом, поэтому медицинскими советами он сыпал направо и налево. И еще у Тупчего повсюду были свои люди. Особые, знакомые люди, обладатели выдающихся достоинств или выдающихся товаров.
– Спасибо, Роман Захарович, но я не ем курагу. – Давая понять, что узбек с курагой ей и в самом деле не нужен, Галина прижала рукой лист, который уже тянул к себе по столу Тупчий.
– Так у него не только курага, но и все остальное – изюм, чернослив, инжир, дыня сушеная, – не сдавался Тупчий, листок, правда, отпустил. – Любой сухофрукт богат калием…
– И калориями, – строго добавила Галина.
Про калории снова соврала. Уж чего-чего, а проблем с лишним весом у нее никогда не было. До сих пор в свадебное платье без труда влезть можно. Только зачем? Но не станешь же рассказывать подчиненным про своих тараканов, про то, что Лукьяновку ты обходишь стороной. Лукьяновка – это не только рынок, но и кладбище с тюрьмой. Слишком много воспоминаний…
– Тогда панангин, Галина Дмитриевна. По одной таблетке в день…
Недостатков у Тупчего было два – красота и занудство. Красота, потому что не годится мужчине быть таким «глянцевым», идеально выглядящим. Черты лица, фигура, одежда…