Его личные вещи остались в Москве, снаряжения у него не было. Фуфайка, ватные штаны, валенки с галошами, да вещмешок, где смена белья, цивильный костюм и хромовые сапоги. Бренчать ему было нечем. Даже оружия у него не было. Ну, разве что финский нож, самодельный, с наборной ручкой из разных пород дерева, что создавало красивый полосатый орнамент. Но нож этот был засунут за голенище валенка и шуметь при ходьбе не мог. Во внутренних карманах ватника лежали документы и деньги. Это и было его основное оружие. По документам он становился частным предпринимателем. Приехал в прифронтовую зону подешевле скупить у крестьян сырьё для своей фабрики. Фабрика, кстати, и правда была. И даже работала. Нуждалась она в банальной щетине, но коммерсант на то и коммерсант, чтобы впустую много не ездить. У него были ещё и побочные задания от своих соучредителей. Кроме щетины интересовало буквально всё, из чего можно сделать деньги в смутное время.
Личные письма писать ему было некуда. Вот он и лежал, глядя в потолок – прокручивал ещё раз маршрут, по которому надо добраться до места, после того, как разведчики его оставят. Ну, и повторял явки, пароли, приметы людей, с которыми должен был связаться.
И вдруг вспомнил тридцать восьмой год. Весна, школа. Они готовились к майским праздникам. Комсорг тогда решила сделать оригинальный номер на площади – совместить физкультурную пирамиду и танцы. Хотя Лёвин рвался в пирамиду, воткнули его танцевать. Да ещё в паре с девочкой из параллели… Верой Темниковой. На какое-то время лейтенант предался воспоминаниям. Вспомнил, как потом провожал её домой, и как она всегда шутила по поводу того, что на первой репетиции он был, как медведь – постоянно спотыкался и давил ей ноги. Да уж, Вера, где же ты теперь? Вдруг Лёвин решительно спрыгнул, подтащил стул к парте, придвинул два листа бумаги, карандаш и уселся писать письмо.
«Дорогая Вера. Пишет Тебе Лёвин Николай из Бэ класса. Сам не знаю, что меня побудило написать тебе это письмо. Но, наверное, сейчас, когда до того момента, как я приступлю к своему личному сражению с фашистскими гадами, осталось совсем чуть-чуть, хочется хоть кому-то написать пару добрых слов.
Не знаю, помнишь ли ты, как мы вместе готовились к физкультурно-танцевальной пирамиде на майские праздники в тридцать восьмом. Я вот почему-то сейчас вспомнил этот момент. Помню, как ты тогда хохотала и смеялась надо мной, называя меня медведем. А я на самом деле никакой не медведь. Просто тогда я впервые увидел тебя рядом. Такую красивую, в этой твоей изумительно тонкой, как ты потом сказала «китайского шёлка», блузе. Такая близость твоей красоты выбила меня из колеи совершенно. И я, как очумелый, пялился то в твои глаза, то на твою блузу, где значок комсомольский. Прости меня, конечно, за такой сумбур. Но у меня в голове тогда только сумбур и был. Это потом я осмелел и даже цветы таскал тебе, вырванные из клумбы в парке. Собственно, к чему я это пишу – сам не знаю. Наверное, к тому, что только сейчас я понял – ты была моей первой любовью. И, возможно, останешься единственной, так как в это время жизнь слишком коротка. Ну, всё. На этом прощай и вспоминай меня хоть иногда.
Твой «Медведь Валентин», а ныне боец Лёвин.»
Звание своё он писать не стал. Всё равно цензор вымарает. Всё в его жизни теперь было «секретно», а иногда – «совершенно секретно». И если бы были живы ещё родители, даже им он не мог бы сказать, где служит. Свернув треугольник, он написал на нём адрес. Потом взял ещё один лист и завернул этот треугольник уже в него, адресовав своему непосредственному командиру, подписав рядом: «Отправить по адресу в случае моей смерти». Кинул треугольник в общую кучку писем, после чего уже не вставал с парт до самого выхода.
***
Месяц пути по оккупированной территории наконец-то завершился. Постоянные проверки документов уже притупили то чувство опасности, с которым он первый раз предъявлял свои. Почему-то немцы как раз меньше всего интересовались им. Бегло глянув на бумаги, патруль или часовой обычно вежливо возвращали их назад и, козырнув, пропускали. Но вот наши… Хотя, какие они «наши». Надев повязки и форму полицаев, они потеряли право называться «нашими», все они теперь – «ихние». Вот эти всегда искали к чему придраться, причём, явно не по делу. Приходилось даже особо упёртым периодически давать взятки, отчего становилось ещё противнее.
Ну, наконец – место назначения. Сюда он прибыл, как истинный коммерсант после командировки, с толстой пачкой бумаг, заключив по пути с крестьянами договоры на поставку так нужной щетины. Здесь, в райцентре, он откроет закупочную контору и будет принимать от крестьян то, что попросят его сотоварищи по делу. А заодно – через него будут течь потоки сообщений. Он станет ключевым звеном в передаче информации между становящимися партизанами, городским подпольем и советским тылом. При этом, кто он на самом деле, будет знать всего один человек. Всё остальное общение – через «ящики» – тайники, раскиданные по городу. Этого человека он сможет