И кто бы мог подумать, что ещё совсем недавно я трахал все!
Да трахал! Играл, меняя сногсшибательных моделей одну за одной, не считаясь с их желаниями, потребностями, чувствами, пока не стало тошнить от этого сплошного калейдоскопа затейливых потрахушек, кукольных лиц и совершенных, но до отвращения одинаковых тел. А сейчас избегаю даже ни к чему не обязывающего секса, хотя и нуждаюсь в нем, как никогда раньше.
Только сейчас осознаю, что прохладная вода не спасает от стояка. Головка члена болезненно пульсирует, и я с глухим хриплым рычанием утыкаюсь лбом в кафельную плитку.
Черт возьми, я вынужден дрочить, как подросток!
Абсурднее ситуации не придумаешь – я могу сделать все, что захочу, все, что угодно, и я всегда беру то, что хочу взять… тем не менее, мастурбирую в душе.
Желаю, чтобы она сама. Сама пришла ко мне.
«Доверие, моя девочка – это канат над бездною, где у канатоходца нет ни шеста, ни страховки. Путь до него – по горящим углям. Путь по нему – без тени сомнения, потому что я сказал подойти. И вот когда ты придешь с обожжёнными ступнями, упадешь у моих ног вымученно улыбаясь по-настоящему счастливой улыбкой, что смогла для меня, ради меня, вот тогда я тебе поверю. И может даже однажды скажу "люблю". Если почувствую. А почувствую я лишь тогда, когда увижу собственными глазами: через доказанное доверие, через твое переступание через себя, когда я гну тебя до хруста, потому что мне так нравится.»
Я так погружен в то, что происходит в моей голове, что не сразу прислушиваюсь к своим чувствам. Пытаюсь отследить поток мыслей или ощутить Катино присутствие здесь и сейчас. Готов поклясться, что даже сквозь шум льющейся воды я опять улавливаю ее еле ощутимый вздох и тот самый женский трепет, который заставляет мои яички азартно сжиматься.
Стискиваю челюсти, шипя сквозь зубы, и убеждаю себя, что она застыла с той стороны двери. Я уверен в этом потому, что не слышал звука удаляющихся шагов.
Втягиваю полной грудью ее запах, которым до сих пор забиты ноздри.
И тону… Снова тону от одной только мысли о том, что она, наконец, рядом.
Легкая эйфория проникает в сознание, выплескивая в кровь порцию адреналина.
Еще минуту или две я пытаюсь уловить эти звуки, а потом, вздохнув, громко сглатываю и разворачиваюсь лицом к двери, широко расставив ноги, опираюсь раскрытыми ладонями на сплошь покрытое конденсатом стекло. Я не могу ощущать ее на физическом уровне, потому что это невозможно, но я готов поклясться, что чувствую ее тепло даже сейчас, когда между нашими телами преграда в несколько метров.
С каждым слышимым шорохом там, за дверью, во мне возрастает отвращение к себе и злость на самого себя, потому что я трудом сдерживаю свой голод. И я уже в мыслях представляю, что в такой ситуации может произойти, если я сейчас сорвусь с места, рвану на себя дверь ванной, задеру на ней чёртово платье и жестко изнасилую, а потом, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи, сожму зубами нежную кожу, потом, только потом понимая, что своей вспыльчивостью одним махом перечеркнул все старания сблизиться с ней.
Я и есть – смертельно опасный водоворот. Невероятная по своей сложности природная головоломка, безусловное зло. Обладая огромной мощью, затягиваю на самое дно, где в самом эпицентре, посреди этой чудовищной воронки только я и мой голод – омерзительная тварь, который то и дело просыпается где-то в глубине моего нутра и начинает терзать меня, требуя для себя новую жертву.
И вот тогда, когда очередная романтическая дура будет задыхаться под толщей воды моего водоворота, в его в стальных объятиях, тогда мои демоны и выползают из тени, начиная тихонько пританцовывать вокруг меня – щедрого мецената, такого социального, такого всегда себя оправдывающего и понимающего, но в этот момент уже совершенно самому себе не принадлежащего.
И тут нельзя просто взять, и разделить на добро и зло, черное и белое, тут множество оттенков серого, которые отнюдь не так привлекательны, как в том самом нашумевшем кино, делающим влажным промежности женщин, уставших от однообразного пресного супружеского секса. Здесь самые настоящие, отвратительные – матовые оттенки моего голода: все, от самых некрасивых темно-серых потеков женской туши, которые со слезами уже бегут по моим пальцам, до цвета тусклого асфальта, на который я выбрасываю, как отработанный материал, ту самую жертву, словно выкурив ее до белёсого пепла.
Голод… Чёртов голод солоноватым комком встает в горле, стучит в висках, отзываясь тупой ноющей болью в груди, там, где у таких чудовищ, как я, должно быть сердце.
Голод. Он ищет и тычет меня в эту растущую нужду, в потребность, в необходимость быть утоленным.
Такой внутриклеточный объяснимый голод, в состоянии которого забываются правильные слова, нормы морали и социальность. Скручивает так, что хочется едва ли не схватить первую попавшуюся девку на улице, пихнуть ее в машину и…
Снова: вдох-выдох…
Я могу контролировать свой