Часто разыгрывались ожесточённые диспуты на душной от включённых газовых конфорок кухне, по теме, – «Вы ничего не понимали, вас обманывали все годы! Просто ты, дедуль, боишься признать правду! Вы зомбированы поголовно, всё ваше поколение! Не стоило воевать с благородными немцами, наоборот – в военный союз вступать требовалось, тогда сейчас мы бы правили миром, а не заглядывали в рот Америке! Пили германское пиво с сосисками, жили в небоскрёбах и у каждого стояло в гараже по новенькому «Мерседесу».
Старик за голову хватался, едва слёзы держал, когда любимый отрок, надежда жизни, без устали пытался донести до его седовласой головы дичайший бред, сути которого позавидовал бы сам доктор Геббельс (или Гёббельс). Глеб Семёнович спорил, пытался вразумить воспитанника… куда там!
– Пройдут годы, сам поймёшь, сделается тебе стыдно, за столь смертельное оскорбление, что нанёс ты деду своему, воевавшему за великую страну, который не бросил тебя, не отдал чужим людям на поруки, а вырастил вместе с бабушкой сам! Поймёшь, олух, а поздно будет! На могилу придёшь мою поплакаться, да то вины не искупит, мёртвых слезами не воротишь и обиду не смоешь ими! Уж я-то зна-а-ю, поверь: пережил лично, не единый раз.
Порой к Грише приходило просветление, когда он заведённый прениями с ветераном уходил из дома и прогуливался возле Дона по пристани, понимал, – «Перегнул палку, надо деда пожалеть! Он не виноват, что воспитан во лжи! Умрёт, не дай бог, тяжко мне будет без него», – и вроде, на некоторое время прекращал скандалить со стариком. Ненадолго, быстро заводил мерзкую пластинку по новой.
Реальный удар хватил Глеба Семёновича, что пришлось вызывать «Скорую помощь», после очередной выходки внука: детина под метр девяносто ростом, сбрил свои отросшие за время «гражданки» русые волосы наголо, оделся в чёрную кожаную куртку и штаны (на них потратил уйму сбережений того же дедушки), зашнуровал военные ботинки с высокими берцами, навешал цепей поверх «мундира» и… побрякушки с нацисткой свастикой добавил, воображая себя этаким асом Люфтваффе. Проще говоря – подался к местной группировке неонацистов, недавно образовавшейся в посёлке городского типа Ростовской области – Железняки́.
Внешность Затейника-младшего способствовала его внедрению в коллектив единомышленников по фашистской тематике: высокий, худой, плотно сбитый в плечах, жилистый мужчина; лицо вытянутое, покатый лоб, нос длинный, с горбинкой от переломов, заработанных в армии, благо, грамотно вправленных фельдшером. Ещё на службе заполучил особую примету: резаный шрам наискосок, тянущийся от левого глаза до губы, оставшийся после удара наотмашь «опасной бритвой» от запуганного «духа» в туалете. Наконец, гвоздь программы – серо-голубые очи и белые волосы… на самом деле – русые, но это становилось понятно, лишь когда они отрастали подлиннее, если постричь под «ёжика», тогда Григорий казался несведущему наблюдателю именно блондином. Короче, «истинный ариец», – это придавало веса в группе неонацистов. Кстати, Затейник очень похож на своего дедушку в юности, что легко определить, посмотрев старые фотографии. Сейчас, конечно, старика сильно изменили годы: из-за сутулости он казался гораздо ниже, сделался абсолютно седым (привычка ухаживать за причёской по-прежнему сохранилась, никогда не выходил из дома без карманной расчёски), глаза помутнели, утратив характерный для их рода голубоватый оттенок, оставив лишь серость и отражение тяжёлой жизни; лицо усеяно морщинами, весьма необычными, маленький Гриша любил вглядываться в них, пока дедушка спал, – искал совпадения со знакомыми вещами (аналогично облакам).
Всё же последним «гвоздём в крышку гроба» терпения Глеба Семёновича стал не мерзкий наряд внучка со свастикой… пошатнуло сильнее заявление оного:
– Мне никогда не нравилось присвоенное вами имя – «Гриша», отныне зовите меня – Герман, в честь Геринга!
К счастью, пережил дедушка сердечный приступ, да с внуком больше не разговаривал… совсем! Обычно нет-нет, потихоньку отходил, оттаивало сердце ветерана, прошедшего ад войны к