Юлиан Немцевич (Предисловие к сборнику Исторических песен)
На берегу
Олег смотрел вдоль берега и видел, как люди рубят, тащат, катят, пилят бревна, стругают доски.
Много людей.
В белых рубахах они сходились, сливались и закрывали один другого, потом расходились, потом снова сходились; кто-то шёл к воде, кто-то от воды. Вдоль берега тащили на ужах новые ладьи и струги, на кормах стояли с кормовыми веслами и не давали ладьям и долблёным челнам сталкиваться, заводили всё новые корабли в Почайну и по берегам ставили на прикол. На каких-то ладьях уже торчали мачты, поднимались и спускались паруса. Сейчас, с этого места Олег не всё видел, только устье впадавшей в Днепр Почайны, дальше заслоняла большая Киева гора, больше той, выше, на которой он стоял, но он знал, что под его рукой много людей, множество, и множество ладей.
Днепр прошёл, снег растаял на южных склонах, но ещё белел в перелесках и на склонах северных, и пока была высокая вода, надо успеть.
Вот уже месяц, как Олег вернулся из полюдья. Пока ходил, вёл разговоры со светлыми князьями в Новгороде, Полоцке, Смоленске, доходили на пути и князья из Ростова, Любеча, Чернигова.
И с торговыми людьми встречался Олег, и жаловались все, что в Царьграде последние годы стало тяжко – не дают греки проходу, нарушают древний закон, когда можно всякому свободному человеку в городе и в окрестностях вести торг, выкупать русичей рабов, взятых в плен злыми мадьярами на своем пути на запад, и проданных в Корсуни. И про многое зло другое были разговоры, и стало Олегу понятно и его дружине, что надо наказать Царьград.
Он считал ладьи и вспоминал недавнее и не заметил, что его конь, могучий, вороной масти пятилетка, топчет задними копытами чужой огород, разбитый на свежей вырубке. Олег досчитался до тысячи девятисот тридцати шести ладей: «Сто ладей, сто… – думал он, придерживая нетерпеливо переступавшего вороного. – Два, три, четыре дня… ещё хотя бы сто сробить, и можно отправляться…», и вдруг он увидел, что из-под его левого плеча вышла босоногая девушка в длинной рубахе, с длинной косой ниже пояса, она взяла вороного за недоуздок и повела.
Олег от неожиданности поднял было плеть, а девушка обернулась:
– Потопчет твой конь хозяйские грядки, князь, только что посадили, – сказала она, вывела вороного, подобрала подол и пошла назад на огород.
– Стой! – крикнул ей Олег, он поворотился, отвернулся от Днепра и забыл про свой счет. – Стой! – крикнул он, и девушка оглянулась, она не успела уйти далеко. Олег увидел её глаза, он окинул её всю, и оторопел – какая перед ним стояла красавица. Он даже увидел её так, будто на ней не было рубахи, и светлая коса расплетена, и вообще ничего не было, хотя он знал, что рубаха, это и без того – всё, что на ней есть.
– Ну, – вдруг он услышал за спиной. – И чё ты встала, как вкопанная, дела, что ли нету?
Он обернулся, это прокричала вылезшая по пояс из кладовой баба, вытиравшая руки о передник. – Чё встала-то?
– Князева коня с огорода вывела, потопчет… – робко выговорила девушка.
– С тебя спрошу, коли потопчет, а князю… – баба ещё стояла в кладовой яме под низкой двускатной крышей, обложенной землёй и только концы берёзовых стропил торчали скрещенные у неё над головой, похожие на рога.
– А князю, – повторила она, – поклон… – Сказала баба и вправду поклонилась.
Баба тоже была красивая – не старуха, лет не больше тридцати, в полной силе, по всему смотрелось – дородная.
Баба распрямилась, ворот её рубахи был не сильно, не под самое горло затянут, и князь увидел, какие у бабы при тонкой талии пышные груди и одними губами спросил:
– Как зовут тебя, милая?
А баба, не будь до князя двадцати шагов, услышала, будто ей прямо в ухо нашептали.
– Ганной!
«Ганна-птица! – подумал Олег. – Орлица!»
Он пошевелил пальцами, будто гладил её бёдра, он знал, каково это, гладить такие бёдра, как у этой бабы и сжал кулаки. А девушка, глядя под ноги, пошла между краем росчисти и грядками к дальним постройкам под низкими земляными крышами.
– Князь! – Олег вздрогнул, он обернулся и увидел, что к нему скачет Родька и услышал, как бьют в землю копыта его лошадки. Родька пригнулся, держа на отлёте правую руку с плетью, а левая крепко сжимала поводья. Родька во весь опор поднимался по крутому плечу высокого берега Днепра, и будто сам стучал копытами в твёрдую землю. Ещё четыре шага и Родька осадил, и его лошадка чуть-чуть бы и упёрлась мордой в круп вороного. Князя обдало потом и Родьки и лошадки, лошадиный пот был крепче и приятнее.
– Приведи-ка мне в вечеру вон ту, только пусть в бане