Трёхэтажный, похожий на свадебный торт особняк, выглядит здесь, в деревне, королём в изгнании. Ему бы на центральные улицы! Но что не заслужил, того не заслужил. А ступеньки с отбитыми краями. И это парадный вход! Прежнее величие прошло.
В предбаннике, оклеенном «кирпичными» обоями, у старого холодильника мёрзнет пальма в крошечном горшочке, красиво задекорированном травянисто-зелёной бумагой. В холле же, в противовес помпезному фасаду, аскетично: створчатые двери-шоколадки (над входом – четырёхконечный протестантский крест), а стены казённо, до половины, покрыты зелёной красочкой. Вкусно пахнет мясоовощным рагу.
Мимо снуют корейцы, кореянки и корейчики, не обращая на неё никакого внимания. Михайлова останавливает полную женщину в возрасте:
– Здесь церковь «Дом Петра»?1
– Спуститесь на улицу, поверните налево и увидите железную дверь, – равнодушно отвечает та.
Что Михайлова и делает. Она знает, что здесь целых две «церкви», и думала, что они занимают молитвенный зал по очереди.
В искомый «Дом Петра» дверь ведёт прямо с улицы, поэтому народ расселся в пальто и куртках. И Михайловой мнится, что она провалилась в 90-е, когда население Москвы и области разделились на три сектора: одни утонули в мексиканском «мыле», другие ушли на «демократические митинги», до того разбив в 1992 году Манежную площадь, что её закрыли для протестных акций на четыре года; ну, а третьи медитировали, били в барабаны и пели «Хари Кришна!», или же внимали американским, скандинавским и южно-корейским проповедникам!
Эту примитивную классификацию раннего постсоветского общества резко критиковал её муж Максим, добавив «накапливавших первичный капитал», подыхавших с голоду, «не вписавшихся в реформы», челноков и бандитов. Но нельзя же, в самом деле, объять необъятное!
На дальней стене, на две трети закрытой белой и кремовой шторками, четырёхконечный деревянный крест от пола до потолка. Чёрные железные «кафешные» стулья, разделённые проходом, как волосы – пробором. А на сцене… да, именно, на сцене, а не на клиросе, музыканты настраивают инструменты: синтезатор, электрогитары, барабаны. Все прихожане – её ровесники, ни одной бабки-пенсионерки!
Здесь на Михайлову тоже никто не обращает никакого внимания, и она смущена, не зная, что делать дальше. Но тут русоволосый парень в спортивном костюме, с приятным мужественным лицом, раздававший всем листочки с религиозными гимнами, сунул и ей.
И тут в проход выскочил, как ферзь на шахматной доске, или же тура, тяжёлая фигура, символизирующая церковную власть, и ходящая по прямым линиям, – ещё молодой, но неприятный внешне мужчина: лысый, с остатками рано поседевших невзрачных волос, с невероятно гладким лицом, – просто резиновой маской Фантомаса, – в брюках от костюма, и в розовой рубашке без пиджака, но с ярким галстуком. Он расплывается в улыбке и суёт Михайловой руку:
– Алексей!
– Екатерина.
– Добро пожаловать в нашу церковь!
И Михайлова скромно притулилась с краюшку, а тут как раз и представл… богослужение началось.
– Доброе утро, церковь!!! – истошно орёт в микрофон какая-то девица. – Давайте поднимемся на наши ноги и вознесём хвалу нашему Господу!!!
И заиграла живая музыка, и «артисты» запели:
В миг сражений, в миг тревог,
В миг падений со мной Ты, Бог,
Ты идёшь со мной в любви
Среди волнений мир мой – Ты!
Среди волнений мир мой – Ты!
Поют они просто отлично, от души, – Михайловой всегда нравилась громкая музыка. Тексты, конечно, никакие, но хорошее исполнение компенсирует сей недостаток. Слова положены на какие-то хорошо знакомые, но напрочь забытые мелодии.
Будем петь: «Осанна! Иисус воскрес!
Будем петь: «Осанна! Спасенье с небес!
Вознесём Царя… Осанна!
Оса-а-ан-на! Оса-а-ан-на-а-а!
На молитвенном возгласе, переводимом как «Спаси же!», этом торжественном приветствии грядущего Мессии в Новом Завете, парень с неприятным, злобно-мрачным замкнутым лицом, со всей дури бьёт в оранжево-чёрные барабанчики.
Хор ведёт, наверное, сама пасторша, – женщина за сорок, отлично постриженная, и, как и её муж, ужасно неприятная. На ней модное оливковое платье и дорогие серые кроссовки с толстыми шнурками,– так сейчас носят. Ещё запомнилась некрасивая блёклая девушка лет тридцати шести, с причёской под «битлов», в бордовой юбке-брюках, и, крашеная в блондинку, в модной накидке с норвежскими узорами, та самая, что поздоровалась со всеми в микрофон.
Но вот и «медленные танцы», хотя сейчас, говорят, их нет:
Приходи ко мне, Господь мой,
Мой возлюблен-ны-ый!
Ждёт Тебя Твоя невеста,
Церковь ждёт Тебя, гряди!
Иешуа, Й-ешу-у-а! Й-е-шу-у-а, Й-е-шу-у-а!
Как-то