Жена машиниста. Андрей Платонов

е, серьезный и печальный. Он был в поездке, в пурге и на морозе, почти сутки, но усталости не чувствовал, потому что всю жизнь привык работать.

      Жена ничего сначала не спросила у мужа; она подала ему таз с теплой водой для умыванья и полотенце, а потом вынула из печки горячие щи и поставила самовар.

      За ужином они сидели молча. Муж медленно ел щи и отогревался, но на лицо по-прежнему был угрюмым.

      – Ты что это, Петр Савельич? – тихо спросила жена. – Иль случилось что с ним, боль и поломка какая?

      – У него палец греется... – сказал Петр Савельич.

      – Который палец? – в тревоге спросила жена. – В позапрошлую зиму он тоже грелся – тот или другой какой?

      – Другой, – ответил Петр Савельич. – На третьем колесе у левой машины. Всю поездку мучился, боялся, что в кривошипе получилась слабина и палец проворачивается на ходу. Мало ли что может быть!

      – А может, Петр Савельич, у тебя там на дышле либо в шатуне масло сорное! – сказала жена. – Ты бы заставил помощника профильтровать масло иль сам бы попробовал. Я тебе в другой раз чистую тряпочку дам. А этак-то куда ж оно годится...

      Петр Савельич положил деревянную ложку на хлеб и вытер усы большой старой рабочей рукой.

      – Плохое масло я, Анна Гавриловна, не допущу. Плохое я сам лучше с кашей съем, а в машину всегда даю масло чистое и обильное, зря говорить нечего!

      – А палец-то ведь греется! – упрекнула Анна Гавриловна. – Глядишь, он погреется-погреется, а потом и отвалится, вот и станет машина калекой!

      – Пока я жив буду, пока я механик, у меня ничего не отвалится – ни в ходу, ни в покое.

      – Да ну уж – ничего у тебя не отвалится! – осерчала Анна Гавриловна. – Спасибо, что тормозами вовремя состав ухватил, а то бы сколько оставил сирот – ведь пассажирский вел, двадцать седьмой номер-бис... Ешь уж щи, доедай начисто, а то прокиснут...

      Петр Савельич вздохнул и доел щи.

      – Колеса с паровозных осей не соскакивают, – сказал затем механик. – Это заблуждение. У Ивана Матвеевича бандаж на ходу ослаб. А бандаж, Анна Гавриловна, это не целое колесо, отнюдь нет, Иван Матвеевич тут ни при чем: машина вышла из капитального ремонта, и бандаж в ремонте насадили недостаточно.

      – А у тебя бы он тоже соскочил? – попытала Анна Гавриловна.

      Петр Савельич подумал и решил:

      – У меня нет, у меня едва ли! Я бы учуял дефект.

      – Ну и вот, а я про что же говорю! – довольно подтвердила Анна Гавриловна.

      – Что – вот? – удивился Петр Савельич. – Мне шестьдесят два года осенью сравнялось, а тебе пятьдесят четыре, а ты мне «вот» говоришь... Стели мне постель, я хоть спать и не буду, а так полежу.

      Анна Гавриловна начала стелить кровать мужу и себе.

      – Уснешь, – говорила она, взбивая подушки, чтобы они стали пышными и покойными для сна. – Чего тебе не спать: должно, все тело затомилось на такой работе-то. Шутка сказать, а ведь ты у меня, Петр Савельич, механик! Ляжешь вот тут и уснешь. Перина у нас мягкая, одеяло теплое, в комнате тихо, – чего тебе нужно-то!