Над жухлой травой и мятым серо-бурым снегом весело хулиганил цепкий порывистый ветер, завывая и постанывая на изуродованных стенах руин, на краях снарядных воронок, покрытых льдом и застывшей мерзостью, на рваных остовах металлоконструкций и прочих останках почившего здесь огромного мегаполиса.
В центре описанного выше «трупа» населенного пункта возле дороги, напоминающей скорее месиво экскрементов, нежели федеральную трассу Е74, – каковой она, безусловно, продолжала считаться официально, – возвышалось некое сооружение, которое два возившихся в нем (и одновременно проживавших) странных индивида звали не иначе как «наш ангар».
В некотором смысле «наш ангар» представлял собой прямое наследие малого аэропорта на окраине уничтоженного прошлым Новосибирска. Еще до минувшей войны часть его хозпостроек переделали под ремонтные боксы для грузовой техники, склады и прочую хренотень – равно как разбомбленный а-ля Дрезден-1945 знаменитый аэропорт Толмачево. Целых зданий к концу войны оставалось мало (бомбили, сволочи, от души), и аэропорты, как наиболее защищенные ПРО и ПВО объекты минобороны, использовались вояками даже для размещения штабов. Впрочем, в финале возни с налетами и зенитками малый новосибирский аэропорт все же получил свою «порцию» – в виде гигантской авиационной воронки. Инфраструктура, соответственно, накрылась. За исключением пары зданий на окраинах. Включая – о да! – «наш ангар».
Двух индивидов, составлявших население «нашего ангара», или, все привыкли говорить, «наш-ангара», звали до примитивности просто: Калмыш и Малярийкин, о чем недвусмысленно вещала обшарпанная вывеска над ржавыми воротами заведения. Чуть ниже вывеска дополнялась еще одной искрометной фразой – «т-е-х-о-б-с-л-у-ж-и-в-а-н-и-е & т-ю-н-и-н-г», но более мелкими буквами и криво. Синергичность нижней надписи не являлась простым совпадением. Калмыш занимался ТО, а Малярийкин, соответственно, тюнингом. Это были вроде как их вторые фамилии. Типа тех, что женщины в мусульманской Франции получают после лишения девственности, а мужчины в православной Африке – по вступлении в бедуинский ганг.
По завершении войны на развалинах города, в котором до ковровых бомбардировок проживало сорок миллионов человек, выжили только те, кто сильно не хотел дохнуть. И был готов для этого вкалывать, словно накачанный героином мул. Останков техники вокруг было полно: трупы подбитых танков и вертолетов, машины военные и гражданские, битые и поломанные, груды металлолома, пластика, ржавых и изувеченных взрывами стволов, останков бытовой и офисной техники, мебели со встроенными электронными чипами и прочей лабуды. И эта лабуда не обходилась без навороченной электроники, а человечество среди высоких технических достижений, по странной иронии, отходило в конце двадцать первого века на тот свет. Словно по смешку величайшего из комиков, господа Бога, люди перед массовым вымиранием навострились делать самые сложные и дорогие в истории человечества технические «примочки».
Основывая свой бизнес именно на этом неисчерпаемом стратегическом ресурсе – гигантских руинах, – множество технически грамотных людей после Войны-Смерть взялись за работу, зарабатывая себе на хлеб и попутно восстанавливая почти утраченную людскую цивилизацию.
Именно к таким гордым, но обреченным восстановителям утраченного относились оба совладельца мастерской «Калмыш & Малярийкин». Первого из них звали на самом деле вовсе не Калмыш, а совершенно обыденно – Константин Алексеевич Калмышев. Калмыш – своего рода производное от совмещения имени и фамилии. Пытливый ум, зоркий взгляд и способность «оживлять механику» позволяли этому уникальному, но слегка чудаковатому индивиду чинить и оживлять современные молодежные игрушки – настраивать моторы, собирать самоходные аппараты и даже создавать настоящее гоночное оружие – бронированные мотоциклы с пиками и таранами для диких уличных разборок. С заказчиками проблем не возникало – в мире, где клубы и кинофильмы тихо скончались, а за наркотики в прямом смысле рубили башку без всякого суда, основным увлечением молодежи стала брутальная уличная техника. Точнее – гонки и схватки с ее использованием. А также, конечно, понты ее обладателей.
Примерно здесь (на понтах) свой законный пост занимал давний приятель Калмыша, старина Малярийкин. Художник, творец и любитель нечастой выпивки. Общеизвестного, как у Калмыша, прозвища у него не было. Ибо парень сильно не вышел лицом. Большинство прозвищ, которые к нему прилипали, были либо оскорбительными, либо оскорбительными ужасно. По этой причине окружающие величали его грубо по фамилии. И только напарник иногда позволял себе называть товарища Маляром. То ли издеваясь, то ли из крайнего уважения к искусству.
Надо признать, при всей своей невнятной, даже отталкивающей внешности талант к красоте у Маляра был от Бога.
Петюня Малярийкин был ростиком в три с половиной табуретки, с рябой страшной харей и косоватыми глазками, битым носом, взлохмаченной белобрысой шевелюрой и прочими достоинствами гаражного мачо. Однако, когда речь заходила об истинной красоте, равных Маляру отыскать было невозможно. Тачки и байки, выходившие из-под кисти Пети Малярийкина, оказывались не просто прекрасными – БОЖЕСТВЕННЫМИ. Серые полуржавые